Проблески

В конце семидесятых, после разгрома организованного мною самиздата: подпольного издания религиозной и политической литературы, после исключения из аспирантуры философского факультета МГУ и запрета на профессию, несколько лет меня и моих друзей КГБ терзал обысками и допросами, нескольким дали срок. На одном из допросов после «жёсткого следователя» к делу приступил «добрый следователь»: Читал ваше дело, понимаю ваш религиозный настрой, я войну прошёл до Берлина, видел, что в русских деревнях в избах грязь и тараканы, а в белорусских чистота и в углу иконы, на перекрёстках часовни или кресты (прокурор, конечно, не хотел сознавать: это потому, что до белорусских деревень ещё не докатилась кровавая пагуба коллективизации), вы, наверное, поэтому с детства верующий…

В школе нам внушали, что Бога нет. Родители водили в храм и причащали, дома висели иконы, но, проходя предписанные ступеньки – октябрёнок-пионер-комсомолец, – я вырастал атеистом. Хотя я был мал, но в десять лет в полной мере пережил то, что в философии называется пограничной ситуацией. Как-то вечером бабушка позвала маму подать воды и внезапно умерла, мама завопила, мы с братом вскочили на стол (иначе к бабушкиной кровати не подобраться) и тоже вопили: бабушка, не умирай… Затем глубокой ночью бабушку по деревенскому обычаю посадили на табурет и обмыли, мама в безудержном горе выламывала свои руки и непрерывно в голос причитала, – всё это на наших с братом глазах.

На следующий день в школе во втором классе я обнаружил, что не различаю текст учебника, все буквы – какие-то чёрные пятна с красными разводами вокруг. Учительница догадалась вызвать меня писать диктант на доске, – на ней я и малевал несколько недель. Последствия шока от пережитой смерти любимой добрейшей бабушки продолжились: как-то вечером по телевизору шёл фильм с напряжённым драматическим сюжетом вполне для взрослых. Вдруг я почувствовал, как во мне какая-то волна холода подымается снизу, угрожающе накатывается на сердце. Я с ужасом закричал, что умираю, мама бросилась обнимать и целовать (что для меня было в диковинку – отношение её ко мне были достаточно пуританскими), я успокоился. Зрение со временем вернулось. Вскоре я вновь испытал сильнейшие переживания смерти: в пионерском лагере вечерними раздумьями перед сном додумывал до безысходной бренности всего, неизбежной, полной без остатка и окончательной смерти всех близких, меня самого и всего мироздания. Это вводило меня в состояние ступора, бросало в жар, била дрожь, я не мог жить при мысли, что всё на свете и вся жизнь абсолютно конечны и, значит, не имеет смысла: как бы я не жил, что бы я не делал, - я полностью без остатка исчезну.

Я чувствовал себя падающим в какую-то тёмную бездну, из которой вытягивал себя последним усилием воли… После нескольких стрессовых «раздумий» я заставил себя не додумывать концы и начала. Тогда я не пришел ни к каким выводам, только заставил себя не ввинчиваться в переживания конечного мрака – не додумывать до конца неизбежность всеобщего конца.

Через какое-то время окружающая жизнь увиделась иным взором. Наш дом населяли портовые рабочие. Однажды лет в десять я вышел в утренний летний двор, залитый солнцем, который вдруг представился отчужденными декорациями бессмысленной постановки. Всё было как всегда, но это-то и ужасало: каждый день отец и все вокруг целеустрёмленно делали одно и то же: пахали, приходили с работы, наскоро ели, спешили что-то сделать по дому, выбегали во двор забить козла (сыграть в домино), выпить, побуянить, иногда подраться, их разнимали жёны, уводили и укладывали спать, затем они опять спешили на работу, чтобы вновь… Я понял, что все вокруг целеустремленно и энергично стремятся к какой-то цели, которую сами совершенно не сознают. А я осознал эту конечную цель, – все бездумно наперегонки бежали к гробовой доске. Такая жизнь абсолютно бессмысленна и для меня невозможна, и я так жить не буду. Но как иначе, я не знал и даже не понимал, в какую сторону об этом думать. Меня тянуло размышлять на темы совершенно не практические. Мир бесконечен в космос, но и бесконечен вовнутрь. Значит, когда я бросаю камень, то сокрушаю тем самым бесконечное число галактик, в которых бесконечное множество таких же планет с живыми существами, и которые гибнут в результате моих действий. А там, в мироздании, играет в камушки какой-то космический мальчик, – для него миг игры, а для нас – эпохи: пока падает его камушек, в нём успевают народиться и погибнуть галактики, созвездия, планеты и цивилизации... Очевидно, у многих детей сильна спонтанная интуиция универсума и запредельного, но она забивается прагматикой мира взрослых. Я делился своими рассуждениями со старшим напарником по кочегарке, для меня безусловным авторитетом во всём, что касалось драк и девчонок, но на мои фантазии он крутил пальцем у виска.

Тогда мои думы не вели ни к каким оргвыводам. Но теперь я понимаю, что вся моя жизнь с ранних лет была поиском своего Отечества – земного и Небесного, которого нас лишили от рождения. Нынешнее поколения, к счастью, уже мало сознаёт, насколько ложным мировоззрением нас пичкали с детства, насколько прочны были завесы, перекрывавшие доступ к главным ценностям жизни: к вере в Бога, к реальной истории своего Отечества, к подлинным идеалам и ценностям... Я должен был совершить волевой акт самоопределения и обрести утерянную Родину. Конечно, я только сейчас осознаю тот необъяснимый, но непреодолимый зов, который выстраивал мою судьбу, – поиск цели и смысла жизни.

Мореходка

После восьмилетки папа определил меня в Рижское мореходное училище, ибо мечтал, чтобы я стал моряком загранплавания: для чумазого портового грузчика моряки, сходящие на берег с белых пароходов в белых рубашках – предел мечтаний… Наивное самоосознание продолжилось в новых условиях бурсы. Я никогда не вёл дневников, но несколько раз записал свои переживания и простецкие размышления. Привожу их как свидетельства внутренней душевной работы…

Мореманив, я с семнадцати лет побывал в нескольких европейских странах, что резко расширило представления о мире. Помню сильнейшее впечатление в первом загранплавании: при удалении от советских берегов Балтийского моря на глазах меняется привычный мир – ветер становится мягче, солнце бархатнее, берега приобретают ласкающие взор округлые формы и пастельные тона, даже зелёная трава – зелена по-особому, запахи уже в море начинают приближаться к парфюмерным. Это совершенно другой мир – маленькая, уютная, обихоженная самой природой, благополучная Европа. В сравнении начинаешь понимать, насколько сурова и громадна наша прекрасная, измученная и в то же время ещё девственная земля. В конце шестидесятых я увидел западный образ жизни с его соблазнами разнообразных свобод, в том числе сексуальной революцией, хиппи. Совсем молодым человеком я пережил тот шок, который испытывало большинство граждан страны, когда рухнул железный занавес. Но новых впечатлений хватило только на год плавательской практики. Помню, в Дублине я спросил деда – старшего механика, почему он не идёт в увольнение в очередном порту. Он ответил сакраментально: в каждом уже побывал десятки раз, надоело. И вновь меня догнал вопрос о бессмысленности существования: для чего месяцами противоестественно сидеть в «консервной банке», если это не оправдывается даже познанием мира. Нет, так жить нельзя.

Романтика мореходки скоро наскучила. Мне грезился какой-то иной образ жизни. Перед очередной курсантской вечеринкой, в пьяном угаре с девочками, говорю своим дружкам: может, по-другому как-то, может, музыку какую-нибудь серьёзную, может, напиваться не будем, а будем группами разговоры вести. В ответ недоумение: ты чего, Аксючиц, того? Какие разговоры?..

От курева и пьянства меня спас нонконформизм – возмущало: пацаны, только что перестав быть маменькими сынками, сунули сигареты в зубы, напивались «по взрослому», накалывали себе татуировки с мореманской тематикой. С тех пор я всегда стремился к тому, чтобы задница ракушками не обрастала, – чтобы социальный статус и профессия не диктовали мой облик, в разных обстоятельствах оставался самим собой. Но от девчонок нонконформизм не уберег, напротив, увлечение ими позволило избежать деградации и алкоголизма. Бунт против действительности выражался в стремлении к воле-вольной.

С одной стороны, фонтанировал разнообразными общественными инициативами, с другой – вспоминал о самоволке только тогда, когда из неё возвращался. Среди курсантов был вожаком, у начальства впечатление раздваивалось – то ли комсомольский активист, то ли хулиган. Раз на комсомольском собрании училища я выступил с резкой критикой отсутствия «настоящей» комсомольской работы, в том числе, в сторону замполита училища (он этого не простил и в будущем поспособствовал моему отчислению). Избрали заместителем секретаря комитета ВЛКСМ училища. Среди прочего, придумал и организовал «мирную» акцию. Курсанты авиационного училища и наши в силу многолетней традиции дрались при всякой встрече (как мушкетеры короля и гвардейцы кардинала). Побоища становились массовыми и грозили спокойствию благопристойного города Рига. Я организовал бригаду самодеятельности, обмен концертами и КВН между мореходкой и авиационным училищем. Замирение произошло само собой, драки между бурсами прекратились…

Хотя я был комсомольским активистом, у меня оставалось достаточно запала, чтобы сбегать в самоволку – на свидания. Это не могло продолжаться долго…

За несколько месяцев до диплома я вылетел из мореходки за драку с «работником» райкома комсомола (за правое дело).

Матрос ВМФ

Так – без пяти минут офицер – попал на три года в Военно-морской флот рядовым матросом… В конце учебки Старшина Яценко (потрясающий был парень) пригласил меня и другого командира отделения – моего корефана Диму Марченко (на полголовы выше меня) в бытовку, разлил самогон в банки из-под монпансье и предложил тост за нашу сложившуюся дружбу. В последнем тосте он предрёк Диме быть главным механиком в торговом флоте (многие десятилетия им и является), а Виктор будет в правительстве, – кто его за язык тянул?!

На вынужденной остановке на флоте по-настоящему задумался о жизни и о себе в жизни. Многочасовые строевые занятия способствовали размышлениям, подведению итогов и мечтаниям о будущем. Прорываясь с социального дна, приходилось на ощупь искать нравственные и духовные опоры и строить себя…

На бесконечных шаганиях по плацу и стояниях часовым я выстраивал своё будущее, представлял его в образах и конкретных картинках, строил планы реализации поставленных целей. Я мечтал о неведомой жизни (почему-то представлял её в пространстве дупла), о которой не мог узнать даже из книг, о близких и родных людях и отношениях с ними, которые не имели аналогов в жизни реальной, о занятиях, которыми я увлечён и отдаюсь им целиком, но каким – ещё не представлял... Надо сказать, что жизнь затем и выстроилась по тем вдохновениям. Жадно читал – в краткое свободное время, которое остальные урывали для сна.

Ну, что мог читать двадцатилетний матрос – сын дворничихи и грузчика? – Брошюры общества «Знание» и газеты «Литературная», «За рубежом», в которых ещё звучали отголоски живых диспутов шестидесятых. Жадно искал своё родное. Сначала показалось, что это политэкономия, но, законспектировав множество работ, понял – не то. Ближе всего – философия, но только по какому-то неуловимому духу, ибо содержание марксистко-ленинской философии (а другой в стране и у меня – не было и не могло быть) – как-то слишком холодно и выхолощено. Но грыз упорно. Это самообразование позволило подготовиться и поступить на подготовительное отделение (рабфак) философского факультета МГУ.

Делился своими мечтаниями с двумя друганами, один из которых – Володя Кудрявцев дошёл со мной до философского факультета МГУ, где и доценничает на славу. Через несколько месяцев службы составил для себя план и направления самосозидания.

10.1969

1. Наметить, что нужно (грубо по вопросам) – до конца 1969 года

2. Рассмотреть, разбить по пунктам – до конца 1969

3. Составить систему для изучения и выполнения – март 1970

4. Литература по этим вопросам – 1969 г. – май 1972 г.

5. Организовать своё время для изучения – март-апрель 1970

6. Изучать, применяя элементы НОТ – 1970 – май 1972

7. Регулярно контролировать себя по выполнению

(строго по системе) – 1970 – май 1972

10.1069

1. Характер

2. Речь (риторика)

3. Литература

4. Искусство

5. Основы философии

6. Основы политэкономии

7. Предметы для училища (я ещё собирался защитить диплом мореходки)

8. Предметы для университета

9. Периодическая печать

10. Основы права

11. Английский язык (особо от училища)

12. Религия

13. Психология

14. НОТ (научная организация труда)

15. Логика

17. Стенография

18. Предметы для школы (во время службы окончил вечернюю школу – на случай, если не закончу училища)

19. Международные отношения

Поскольку предмет изучения-совершенствования собственного характера был обозначен под номером первым, он пользовался особой заботой.

19.12.69

Примерно такие мысли, а также то, что время безвозвратно уходит и теряется (и пугающее: прийти в 23 года, имея восьмилетнее образование) заставили меня задуматься о: 1) срочном ремонте своих моральных устоев, характера; 2) за годы армии по возможности подготовиться к тому, что я, кажется, уже выбрал и чему посвящу себя после; первое же будет и вторым.

25.12.69

Целью всех своих деяний (бесед, споров, работы, учебы и т.п.) ставить не выпячивание себя, не пользоваться в этом видимым благородством для тонкого внушения своей «положительности», чтобы дело делалось ради дела, давало удовлетворенность духовную, а не чувство тщеславия.

Эсминец «Светлый»

Надо сказать, что происходило это в самый трудный период службы на эскадренном миноносце «Светлый», на котором годковщина (так на флоте называлась дедовщина) считалась самой свирепой на Балтийском флоте. Издевательства над молодыми матросами (салагами, рыбой) были системными, изощрёнными, жестокими. Например, в «баню», которая была раз в десять дней, нужно было в мороз бежать по палубе только в трусах и прогарах (рабочие ботинки), так как форменная одежда, которую невзначай снимешь в «бане», будет украдена и пропита. В «бане» же исправно работала пара ржавых душей, под которыми барски плескались годки, из остальных капали струйки, под которыми пытались умыться кучки салаг. Одного молоденького парнишку годки наказали засылом чистить котёл. В огромном, с трёхэтажный дом, сооружении, не остывшем после боевокго похода, как в пекле нужно было щётками счищать гарь с водяных трубок. После такой операции матрос вылезал из котла еле живой, весь чёрно-блестящий как голенище сапога с тремя точками другого цвета – глазами и зубами. Во время этой экзекуции подвыпившие годки писали на матроса с верхов котла и всячески материли. Он исправно выполнил работы, умылся, надел белую робу и повесился в котле. Через год двое салаг с автоматами сбежали от невыносимой жизни. Поймали их на родине – в Псковской области, одного подстрелили, другого посадили в дисбат (дисциплинарный батальон)…

Конечно, мне помогло то, что я был на два года старше сослуживцев, и практически готовый офицер. Но главным было то, как я себя поставил. Если готов защищать своё достоинство любой ценой, это видится в облике и поведении, – и в нечеловеческих условиях можно добиться человеческого к себе отношения. Как-то раз, будучи по статусу совсем салагой, я услышал от старшины-годка (самого авторитетного и свирепого), что он выбросит за борт книжки, которые я собирал на полочке, собственной конструкции. Я спокойно сказал, что тот, кто выбросит, тут же улетит вслед – за борт. Это было неслыханной дерзостью, кубрик замер, старшина поскрежетал челюстью и молча вышел, никаких последствий не было. Те нечеловеческие условия, в которых я служил в Военно-морском флоте – сродни тюрьме или лагерю. Инстинктивно я держался максимы – не верь, не бойся, не проси, хотя этой солженицынской формулировки ещё не слышал. Такие суровые испытания слабых ломают, сильных закаляют. Слабым я себя не считал – и выжил с внутренним прибытком.

Балтийск – Копенгаген

На последний год службы меня забрали в политический отдел дивизии ракетных кораблей ДКБФ (Дважды краснознамённого балтийского флота) – инструктором по комсомольской работе, на офицерскую должность. Условия были вольготные. Побывал в морях на всех видах кораблей первого-второго-третьего ранга (то есть, кроме катеров), полазал по подлодкам, полетал на десантных на воздушной подушке – в то время полное новьё…

В конце службы мне был открыт неведомый для советских людей пласт жизни. Перед визитом в Копенгаген кораблей военно-морского флота в 1971 году (флагмана Балтийского флота – крейсера «Октябрьская революция» и БПК «Славный») меня назначили командиром секретной группы идеологического противодействия. На занятиях компетентные специалисты объясняли: при визите «Октябрины» в 1994 году во Францию члены эмигрантской антисоветской организации (НТС)⁽¹⁾ осеменяли наших воинов большим количеством антисоветской литературы. В этот раз задача – предотвратить идеологическую диверсию. Нам рассказали об истории и деятельности Народно-трудового союза, показывали фотографии его руководителей и актива (с некоторыми из них я через много лет познакомился и подружился). Учебка эта пошла впрок на всю жизнь. В первый день визита на берег отпустили только группу идеологического противодействия. Мы должны были изображать свободных советских матросов, праздно шатающихся и свободно общающихся с кем ни попадя, – для того, чтобы пребывание советского флота не контрастировало вопиюще с только что отошедшим из Копенгагена американским авианосцем, моряки которого всласть и громко позабавились в увольнениях. Первый день закончился ничем – никто из известных по фотографиям антисоветчиков к нам не подходил. При моём докладе вечером в руководстве политотдела и группе КГБ паника, – что докладывать в центр об эффективном противодействии, если отсутствует действие. На следующее утро на берегу ко мне подошла группа хипповатой датской молодёжи, оказались студентами местного университета, познакомились, разговорились – сразу же обновился весь минимум английского, у них девчонка говорила немного по-русски. Спросили: можем ли мы говорить на политические темы; я: конечно, все советские моряки всегда готовы говорить на все политические темы. После таковых разговоров они пошептались, закатили глаза и стали совать мне кипы брошюр и книг. Как оказалось, НТС тоже готовились к визиту советских кораблей в Копенгаген, его активисты не стали засвечиваться перед нами, а передавали свою литературу через датские молодёжные организации. Я принёс добычу в каюту майора – куратора КГБ, по дороге припрятав изрядную дозу. Майор – наконец, началось, закатил глаза, побежал докладывать начальству, те – начальству в Москву. Затем на высоком совещании мне объявили благодарность за успешное начало акции. Я получил все возможности бывать на берегу с утра до вечера и общаться, с кем хочу, и брать, что хочу. Ночью в кубриках матросы с энтузиазмом рассматривали порнографические журналы, которые они понатаскали из секс-магазинов. Мне это было не в новизну, и вместе с доверенными приятелями углубился в антисоветчину – журналы «Грани», «Посев». Роман А.И. Солженицына «В круге первом» я отдал майору, увидел, что он, валяясь на койке, его читает, заявил: работаем вместе – нужно доверять друг другу, дайте почитать; он: что же ты сразу не сказал, генерал забрал почитать. Пришлось в следующей ходке специально припрятывать увесистый томик. То, что в стране существует другая страна – лагерная, десятилетиями длится красный террор, – шокировало. Не всему верилось сразу, но определённо формация души становилась другой после открытия пограничных измерений, – под покровом благополучия жизнь переплеталась со смертью. Передо мной вставала подлинная история моей страны – трагическая и великая. К чтению прибавлялся опыт плавания на трёх флотах – торговом, рыболовецком, военно-морском. Всё это открывало мир, Родину, себя самого.

Московское рождение

Только в Москве в двадцать три года я впервые испытал острейшее чувство возвращения на подлинную Родину, – родился в глухой белорусской деревне, с пяти лет жил в Риге, учился в мореходке, ходил на разных флотах по разным странам, служил на Балтийском флоте. Всё прежнее было скитальчеством по чужым краям – и духовным и пространственным, и только сейчас я ощущаю своё – родное. Это как возврат в материнскую утробу, которую не помнишь, но которую генетически знаешь. В студенческом общежитии филососфского факультета МГУ впервые в жизни (надо сказать – и в последний раз) каждый день я просыпался с ощущением счастья. Хотя это были только самые первые шаги. Некоторые осмысления происходящего записал…

Я считал себя убежденным коммунистом (что-то вроде еврокоммуниста, – по-другому я не мог себя сознавать, ибо другого мировоззрения в огромной стране и в помине не было), но считал, что верную теорию неверно строят. Поэтому решил получить образование на отделении научного коммунизма и стать генеральным секретарём ЦК КПСС, – чтобы, наконец, строить «настоящий» коммунизм. В выходные дни, когда друзья гоняли в футбол, я штудировал классиков. Многое уже начинало вызывать сомнения.

9.06.73

Зачастую ненормальные отклонения от провозглашённых принципов мы склонны объяснять «чудачеством», конкретным извращением конкретной личности или привыкаем к этому и со временем вообще не замечаем ненормальностей. Более того, даже видя их, выдумываем несуществующие, но поверхностно-убедительные оправдания, а то и просто лицемерим, самообманываясь и обманывая других. А они, может быть, являются симптомами болезни всего общественного организма.

30.06.73

В литературе ненормально много конъюнктурно-деляческого, спекулятивно-псевдонародного. Критика? Больше поверхностное скакание. У основной массы пишущих больше не истинного патриотизма, а бездумного ура-патриотического пафоса.

30.06.73

Историческое развитие в борьбе противоположностей добра и зла, нового и старого… Но кроме уяснения себе неизбежности и объективности процесса, кроме его беспристрастного изучения необходимо чувство причастности. Необходимо понять, что объективный ход событий в конечном счёте является творением людей. Необходимо найти и своё место в этом процессе. Необходимо с мудрым видением хода истории чётко определить своё место в ней: носителем каких идей, какой из тех противоположностей в конечном счёте окажешься ты.

Марксистская пропедевтика скоро закончилась – не без помощи добрых людей. Мой двоюродный дядя – протоирей Аркадий Станько, впоследствии строитель и настоятель Казанского собора на Красной площади, – не только создавал храмы, но и строил наши души. Вечная ему память! При первой встрече он завёл разговор: ну, философ, рассказывай. Я с энтузиазмом объяснил, как мы будем правильно строить коммунизм. Мудрый пастырь не стал спорить с упрямцем, положил руку на Библию и спросил: с этим что будете делать в вашем коммунизме? На что я самоуверенно ответил, что этот памятник мировой культуры, конечно же, будем учитывать при строительстве коммунизма. Дядя подарил мне Библию, с одним советом: начать чтение с Нового Завета, а только затем приступать к Старому.

Господи, я был сокрушён сразу. Прежде всего, меня поразило, что, оказывается, множество выражений из Библии пронизывают всю нашу атеистическую жизнь. Только затем открывались глубинные смыслы. Но образ Спасителя пленил. Так началось для меня возвращение на духовную Родину.

При окончании МГУ дядя предложил: поступай в семинарию в Загорске, я дам рекомендацию, а через некоторое время рукоположим в священники. После моего отказа дядя был в шоке и спросил, кем же я собираюсь быть. Я сказал: философом. Дядя-священник озадачен: что это такое и чем ты будешь заниматься? Мои огорчённые родители (после бегства от коллективизации в западнобелорусской деревне папа – грузчик в морском торговом порту, мама – дворник, оба с четырёхклассным образованием), уже видевшие меня устроенным в жизни батюшкой, тоже много лет спрашивали: сын мой, что это за работа – философия, и чем ты там занимаешься?

В Москве огромную роль в моей жизни играют женщины. Первой помогла с самоопределением моя юная жена Ляля Андреева, – в 1974 году, после окончания первого курса МГУ, я женился. Она стала для меня духовно-нравственным идеалом, к которому я стремился. Московская барышня – играла на фортепьянах, в отличие от меня знала музыку, литературу, уже читала Платона… А я ещё мог в споре выпалить: Ленина не трогай! Она старалась не спорить, а терпеливо разговаривала. Только любящее сердце способно было подсказать, как помочь вырулить провинциальному увальню, задвинутому на коммунизме. Через несколько лет уже я определял наш духовный путь. Только два раза Ляля задала вопрос: зачем это тебе надо? Первый раз – на моё предложение ходить в храм. Я решился на это по зову души, не очень обдумывая, но надо было что-то отвечать, и я сказал: не могу же я считать себя христианским философом и не ходить в храм. Каждого свои бесы удерживают от вхождения в Церковь, и у каждого индивидуальный путь борений на пути к Богу. Следующий раз Ляля повторила этот вопрос через несколько лет, когда я окунулся в религиозный и политический самиздат. Я ответил что-то вроде: сам получил многое от этих книг и хочу с другими поделиться. Начался очень трудный для близких период моей общественной активности, но Лялечка терпела и была добрым, мудрым, верным другом…

По земной жизни деликатно вела милая Майя Захаровна Дукаревич. Моего бесценного друга я называл своей духовной матерью, – она во многом помогла самоопределиться в жизни… Майя Захаровна первой подвергла сомнению мои коммунистические убеждения: не кажется ли тебе, что коммунизм – это горизонт, который отдаляется по мере попыток приблизиться к нему? Мне, конечно, не казалось, а казалось, что психолог ничего не понимает в философии. Но в результате размышлений после второго курса я поступил не на отделение научного коммунизма, куда собирался, а на отделение философии. Её добрые советы несколько раз помогали разрешить важные жизненные проблемы. Когда у меня был мучительный выбор: остаться или уйти от любимого человека, она направила к решению: представь, сможешь ли ты прожить жизнь без или всю жизнь с этим человеком… Когда совершил непотребное, она мягко задала категорический императив: тебе это нельзя… Как и предвидела Майя Захаровна, я естественным ходом внутренних событий уходил от функционерства в философию…

К третьему курсу философского факультета МГУ я (недавний моряк торгового и рыболовецкого флота и матрос-офицер Балтийского военно-морского флота) полностью переосмыслил свою жизненную позицию, в результате чего решил продолжать учёбу на отделении философии, а не научного коммунизма. Изучая философию, скоро проделал путь, традиционный для русской интеллигенции: от марксизма – к идеализму и к Православию. Раскрываясь литературе, музыке, живописи, открыл для себя и природу Подмосковья, будто узнал свою прародину…

В трудное время гонений, когда исчезали в тюрьмах друзья, дом терзали обысками, меня – арестами и допросами, когда каждую написанную страницу приходилось прятать у друзей, когда казалось – нет надежды на избавление от беспросветного мрака, – Творец даровал другое жизненное измерение, явилась мне молитва, в которой я обрел упование и силы исполнить творческий долг:

18.03.84

Молитва современника.

В ночи ду­ша моя, но жизнь моя – свет люб­ви Тво­ей, Гос­по­ди. Теряю силы, но не оставляю надежды, погружаюсь во мрак, но не теряю веры, ожес­то­ча­юсь серд­цем, но ал­каю образа ми­ло­серд­ной люб­ви Тво­ей, Гос­по­ди.

Господи, при­ми под сень Кре­ста Сво­его и дай сил про­нес­ти крест мой. Господи, Открой мою душу стра­да­ни­ям чад Тво­их и умением не те­рять му­же­ст­ва при том. Гос­по­ди, Бог мой, одари меня твер­до­стью и не­пре­клон­но­стью, и в то же вре­мя со­стра­да­ни­ем и чут­ко­стью, ибо без пер­во­го не­воз­мож­но ус­то­ять, без дру­го­го не­мыс­ли­мо со­вер­шить. Гос­по­дь, Ии­су­се Хри­сте, нау­чи – как ви­деть пол­но­ту и, пе­ре­жи­вая ми­ро­вое бед­ст­вие, не те­рять при­сут­ст­вия ду­ха до по­след­не­го мгно­ве­ния. Господи, Спаситель мой, дай сил, ощу­щая разверзшуюся пред на­ми безд­ну, не ока­ме­неть от горя, но и не по­те­рять спа­сающую на­де­ж­ду.

Гос­по­ди, от­вер­зи ус­та мои, ибо немощен сам я, и ус­та мои воз­да­дут хва­лу Те­бе, ибо пре­ис­пол­не­но серд­це моё Духом Твоим. Гос­по­ди, отверзи очи людей достойных, но ослепленных. Господи, спа­си ближних моих, за ду­ши коих от­вет­ст­ве­нен я, за­щи­ти нас от об­стоя­ния зла, ибо и са­мые немощные – ча­да Твои. Аминь.

Виктор АКСЮЧИЦ – специально для Переправы

______________________________

1 Народно-трудовой союз российских солидаристов – эмигрантская антикоммунистическая политическая организация, созданная в начале тридцатых годов. НТС вел все виды борьбы с коммунистическим режимом в России. Но, вопреки мнению руководителей организации, наиболее эффективной формой этой борьбы была широкая издательская просветительская деятельность.